— Игнат? Эй! — забеспокоился Виктор. — Я не понял. Кого затравили и кто покончил с собой? Игнат?
Меня буквально трясло от того, что я понял. Перестав грызть ноготь, начал пояснять:
— Хатаке Сакумо, отец Какаши, провалил задание спасая свою команду. Его затравили за этот провал. Он покончил с собой. А Какаши, похоже, двинулся на почве детского страха того, что с ним будет то же самое, и делает все наоборот! Выполняет миссии любой ценой, даже если те выеденного яйца не стоят!
Вику понадобилось пара мгновений, чтобы переварить новость.
— Белый Клык? Слышал–слышал. Может, Хатаке–младший таким образом мстит за отца неблагодарной Конохе?
— Шутишь что ли?! — вырвалось у меня, но через мгновение до меня дошел смысл и я задумался. Покрутив эту мысль, и так и сяк, я покривившись пожал плечами.
— Может быть, — крепко зажмурившись, замотал головой и зло бросил. — Не знаю!
Лично мне такой вариант казался бредовым. Насколько я помнил, Хатаке отца презирал.
— Игнат, — почувствовал я на своем плече тяжесть, — идем с нами. В Туман. И Наруто забирай. Ничего хорошего в Конохе вам двоим не светит, а у Мей вам всегда будут рады. Я тебе помогу у нас обустроиться.
Опустив глаза, я не весело усмехнулся, чувствуя, как пощипывает в носу.
Как же было обидно! Тебе предлагают идеальный выход, если не считать войны между Листом и Туманом, а ты понимаешь, что именно из–за того, что будет война, нельзя согласиться. Нельзя потому, что на нас объявят охоту. Обидно. Жаль себя и мелкого.
Глубоко вздохнув, я сказал:
— Спасибо. Не получится, — покачал головой, — потому что я не могу бросить Наруто. — замялся, выбирая правильное слово. — Потому что такое предательство его убьет. Или сломает. Я не могу так с ним поступить.
Виктор непонимающе посмотрел на меня.
— Не понял, в чем проблема. Я же тебе говорил, бери пацана с собой!
— Не могу! — раздраженно поджал губы, — Нам вместе уйти никто не даст. Потому что он джинчурики, если ты забыл. Такой смачный плевок в морду Данзо и Хирузену мне не простят.
Виктор тяжело осел обратно на диван и тяжелым взглядом уставился на свои пальцы, сцепленные в замок.
— И потом, не успеете расправиться с Ягурой, — как придется воевать с Конохой. — развел я руками. — Будь Мэй законным Каге Тумана, тогда можно было бы попробовать, — прозвучало это не очень красиво, будто сказал: «будь вы круче, я бы к вам присоединился». Я не стал озвучивать мысль о том, что даже будь уже Теруми законным Мизукаге, я бы все равно не стал рисковать жизнью Узумаки. Потому что биджу — очень уж мощное оружие. И всегда будет искушение взять оружие под максимально возможный контроль, запечатав демона в ком–то из своих. Особенно, когда нет уверенности в прочности своей власти. Как у Мей сейчас.
— Извини, — тихо проговорил Вик. — Не подумал. Думал, у нас будешь, как у Бога за пазухой.
— Спасибо, — нашел я в себе силы тепло улыбнуться, — Правда. Я бы с радостью, но не могу. Я этим подставлю себя, Наруто, тебя и всех тех, кто тебе дорог.
— Так ты сам говорил, что эта сушеная вобла — Третий скоро скопытится! — сказал мечник таким тоном, будто внезапно обнаружил ошибку в моих словах. — Тогда и…
Я его перебил:
— Нет. Во–первых, это «скоро» еще неизвестно когда будет, может, в этом году во время экзамена, а может вообще в следующем, а может — никогда. Многое повторяется, но не факт, что и тут Третьего Орочимару грохнет наверняка. Во–вторых, кроме Хирузена есть много других заинтересованных лиц. Им всем тоже нужно, чтобы у Конохи был джинчурики. — вздохнул, — Даже такой, как Наруто.
Тяжело было говорить, но не сказать я не мог.
— Пока меня не было, до него вообще никому не было никакого дела. Да и сейчас по большому счету он никому не нужен. Ни Хирузену, ни Совету старперов, ни кланам, ни даже Данзо. Просто потому, что для них он такое имущество, которое поделить никак нельзя. Не делится он! Все они, как собака на сене! — изливал я наболевшее в бессильной злобе, — Никому не нужен, но и другим не отдадут. Законодательно запрещено принять Наруто в какой либо из кланов, видите ли, нельзя принять последнего Узумаки, надо сохранить фамилию! Только потому, что мой клан — это один я и веса в Конохе не имеет, мне позволили хотя бы опекать Наруто! Даже учить запрещают, твари!
Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, я все же не сдержался и чертыхнулся сквозь зубы:
— Чтоб этим старым маразматикам в гробу скорее оказаться!
Виктор, был искренне огорчен, я чувствовал его жалость.
— Ясно, — коротко и угрюмо выдохнул он. — Но ты знай, если что, можешь на меня рассчитывать.
— Спасибо, Виктор, я запомню.
После этих слов, будто закончились темы, да и придумывать новые не было желания. Попрощавшись, мы разошлись, каждый думая о своем.
По дороге домой я, раз за разом, мысленно возвращался к разговору о Хатаке и от этого трещала голова. Боль накатывала, расплескивалась изнутри о черепушку, временами казалось, что кто–то «добрый» воткнул раскаленный добела штырь прямо в затылок и с садисткой радостью шатает его.
Пиар–кампания вокруг Какаши была выстроена очень грамотная; первая версия парадная. Человеку просто не везло, и на сложным миссиях его напарники постоянно гибли, несмотря на все его старания. Ну, просто они очень слабые и неумелые были по сравнению с ним, не дотягивали до его уровня. Ну еще им просто не везло. Вторая версия, для тех, кто сомневается, была такая. Хатаке, человек–беда, притягивает неприятности, всем срочно его жалеть, а тем, кто в команду к нему попал — считать, что на вас какой–то божок обиделся и укладываться в гроб. Кроме того, опровергнуть эту легенду о «фантастическом невезении» было практически невозможно. Да, и мотивацию открыть всем глаза убивают всего два слова: «бесполезно» и «накажут». А если и расскажут кому на ушко — да кто же этому поверит и кто эти слухи разнесет, когда Какаши так красиво трындит о важности сокомандников, совместной работы, героев Конохи, как он не даст никому погибнуть и так далее?
Призрак–сплетник — это фантастика, а на все миссии АНБУ и те, которые выше А-ранга, накладывается гриф «секретно». И участники — те, кому повезло выжить, вероятнее всего, не имели права никому ничего рассказать. Таким образом, выжившим сокомандникам Собакина делать было нечего. Им приказали — они и молчат. Небогато у них с выбором.
Все вместе это означало: узнать, что Хатаке использует сокомандников как пушечное мясо, было нельзя. Просто не от кого. Ведь если что, болтунов вычислить — раз плюнуть, потому что рассказать о засекреченной миссии АНБУ мог бы только выживший. А в бездоказательную, неконкретную сплетню мало веры.
Но возникал вопрос, зачем нужен такой командир, который гробит свою команду, но выполняет задание любой ценой?
— Любой ценой… — ошарашено проговорил вслух. — Вот и нашелся последний кусок в мозаике: «Странное поведении Хатаке Какаши», который все объясняет! — взявшись за голову, крепко зажмурился. — Был бы Какаши простым мудаком, было бы проще!
То, что он психически нездоров — это стало очевидно еще в Деревне. Но что он настолько двинут, я даже не подозревал! Ни мне, ни кому либо еще и в голову не могло прийти, что талдычащий о важности друзей и команды ученик Четвертого может жертвовать товарищами как фигурами на шахматной доске ради победы!
А ведь такому Какаши вполне можно доверить даже грязную работу — он ее выполнит. Потому что он повернут на правилах и пометка о выполненном задании для него важнее всего! Даже важнее моральных принципов, которых у шиноби и так не особо много. Потому–то такому исполнительному прощается очень и очень многое! И поэтому у него железобетонная крыша от Хирузена! Да что там! Из титановых ломов и гранита!
Третий неспроста приставил Какаши к Наруто и Саске. Он точно не мог забыть про «милую» привычку Собакина выполнять миссии любой ценой. Вывод? Нам надо быть ОЧЕНЬ осторожными, если мы хотим дожить хотя бы до смерти старого обезьяна.
Поймав себя на том, что чуть ли не с остервенением тру лицо, я остановился и попробовал привести мысли в порядок. В итоге просто сжевал шарик успокоительного и запил водой из фляжки. Будь у меня больше времени, тогда что–то из разряда «подыши и посчитай в уме», «помычи оммм» и тебя отпустит, могло прокатить, но его у меня не было, а «радовать» Наруто своей кислой рожей я не собирался. Его вопросы сейчас были бы очень не кстати. А я боялся, что ляпну что–нибудь, о чем потом буду сожалеть.